ВВЕРХ ПО ЛЕСТНИЦЕ
Провинциальный советник Долбоносов, будучи однажды по делам службы в Питере, попал случайно на вечер к князю Фингалову. На этом вечере он, между прочим, к великому своему удивлению, встретил студента-юриста Щепоткина, бывшего лет пять тому назад репетитором его детей. Знакомых у него на вечере не было, и он от скуки подошёл к Щепоткину.
— Вы это... тово... как же сюда попали? — спросил он, зевая в кулак.
— Так же, как и вы...
— То есть, положим, не так, как я... — нахмурился Долбоносов, оглядывая Щепоткина. — Гм... тово... дела ваши как?
— Так себе... Кончил курс в университете и служу чиновником особых поручений при Подоконникове...
— Да? Это на первых порах недурно... Но... ээ... простите за нескромный вопрос, сколько даёт вам ваша должность?
— Восемьсот рублей...
— Пф!.. На табак не хватит... — пробормотал Долбоносов, опять впадая в снисходительно-покровительственный тон.
— Конечно, для безбедного прожития в Петербурге этого недостаточно, но кроме того ведь я состою секретарём в правлении Угаро-Дебоширской железной дороги... Это даёт мне полторы тысячи...
— Дааа, в таком случае, конечно... — перебил Долбоносов, причём по лицу его разлилось нечто вроде сияния. — Кстати, милейший мой, каким образом вы познакомились с хозяином этого дома?
— Очень просто, — равнодушно отвечал Щепоткин. — Я встретился с ним у статс-секретаря Лодкина...
— Вы... бываете у Лодкина? — вытаращил глаза Долбоносов...
— Очень часто... Я женат на его племяннице...
— На пле-мян-ни-це? Гм... Скажите... Я, знаете ли... тово... всегда желал вам... пророчил блестящую будущность, высокоуважаемый Иван Петрович...
— Пётр Иваныч...
— То есть, Пётр Иваныч... А я, знаете ли, гляжу сейчас и вижу — что-то лицо знакомое... В одну секунду узнал... Дай, думаю, позову его к себе отобедать... Хе-хе... Старику-то, думаю, небось не откажет! Отель «Европа», № 33... от часу до шести...
Аудио здесь http://sheba.spb.ru/radio/vverh_po_lestnitse.mp3
Антон Павлович Чехов
МОЯ "ОНА"
Она, как авторитетно утверждают мои родители и начальники,
родилась раньше меня. Правы они или нет, но я знаю только, что я не помню ни
одного дня в моей жизни, когда бы я не принадлежал ей и не чувствовал над собой
ее власти. Она не покидает меня день и ночь; я тоже не выказываю поползновения
удрать от нее, -- связь, стало быть, крепкая, прочная... Но не завидуйте, юная
читательница!.. Эта трогательная связь не приносит мне ничего, кроме несчастий.
Во-первых, моя "она", не отступая от меня день и ночь, не дает мне заниматься
делом. Она мешает мне читать, писать, гулять, наслаждаться природой... Я пишу
эти строки, а она толкает меня под локоть и ежесекундно, как древняя Клеопатра
не менее древнего Антония, манит меня к ложу. Во-вторых, она разоряет меня, как
французская кокотка. За ее привязанность я пожертвовал ей всем: карьерой,
славой, комфортом... По ее милости я хожу раздет, живу в дешевом номере, питаюсь
ерундой, пишу бледными чернилами. Всё, всё пожирает она, ненасытная! Я ненавижу
ее, презираю... Давно бы пора развестись с ней, но не развелся я до сих пор не
потому, что московские адвокаты берут за развод четыре тысячи... Детей у нас
пока нет... Хотите знать ее имя? Извольте... Оно поэтично и напоминает Лилю,
Лелю, Нелли...
Ее зовут -- Лень.
Антон Павлович Чехов
НАДУЛ
(ОЧЕНЬ ДРЕВНИЙ АНЕКДОТ)
Во время оно в Англии преступники, присужденные к смертной казни, пользовались правом при жизни продавать свои трупы анатомам и физиологам. Вырученные таким образом деньги они отдавали своим семьям или же пропивали. Один из них, уличенный в ужасном преступлении, позвал к себе ученого медика и, вдоволь поторговавшись с ним, продал ему собственную особу за две гинеи. Но получивши деньги, он вдруг принялся хохотать... -- Чего вы смеетесь?! -- удивился медик. -- Вы купили меня, как человека, который должен быть повешен, -- сказал, хохоча, преступник, -- но я надул вас! Я буду сожжен! Ха-ха!
Лев Николаевич Толстой
АЛЁША ГОРШОК
Алешка был меньшой брат. Прозвали его Горшком за то, что мать послала его снести горшок молока дьяконице, а он споткнулся и разбил горшок. Мать побила его, а ребята стали дразнить его "Горшком". Алешка Горшок - так и пошло ему прозвище. Алешка был малый худощавый, лопоухий (уши торчали, как крылья), и нос был большой. Ребята дразнили: "У Алешки нос, как кобель на бугре". В деревне была школа, но грамота не далась Алеше, да и некогда было учиться. Старший брат жил у купца в городе, и Алешка сызмальства стал помогать отцу. Ему было шесть лет, уж он с девчонкой-сестрой овец и корову стерег на выгоне, а еще подрос, стал лошадей стеречь и в денном и в ночном. С двенадцати лет уж он пахал и возил. Силы не было, а ухватка была. Всегда он был весел. Ребята смеялись над ним; он молчал либо смеялся. Если отец ругал, он молчал и слушал. И как только переставали его ругать, он улыбался и брался за то дело, которое было перед ним. Алеше было девятнадцать лет, когда брата его взяли в солдаты. И отец поставил Алешу на место брата к купцу в дворники. Алеше дали сапоги братнины старые, шапку отцовскую и поддевку и повезли в город. Алеша не мог нарадоваться на свою одежду, но купец остался недоволен видом Алеши. - Я думал, и точно человека заместо Семена поставишь, - сказал купец, оглянув Алешу. - А ты мне какого сопляка привел. На что он годится? - Он все может - и запрячь, и съездить куда, и работать лютой; он только на вид как плетень. А то он жилист. - Ну уж, видно, погляжу. - А пуще всего - безответный. Работать завистливый. - Что с тобой делать. Оставь. И Алеша стал жить у купца. Семья у купца была небольшая: хозяйка, старуха мать, старший сын женатый, простого воспитания, с отцом в деле был, и другой сын - ученый, кончил в гимназии и был в университете, да оттуда выгнали, и он жил дома, да еще дочь - девушка гимназистка. Сначала Алешка не понравился - очень уж он был мужиковат, и одет плохо, и обхожденья не было, всем говорил "ты", но скоро привыкли к нему. Служил он еще лучше брата. Точно был безответный, на все дела его посылали, и все он делал охотно и скоро, без останова переходя от одного дела к другому. И как дома, так и у купца на Алешу наваливались все работы. Чем больше он делал, тем больше все на него наваливали дела. Хозяйка, и хозяйская мать, и хозяйская дочь, и хозяйский сын, и приказчик, и кухарка, все то туда, то сюда посылали его, то то, то это заставляли делать. Только и слышно было "Сбегай, брат", или: "Алеша, ты это устрой. - Ты что ж это, Алешка, забыл, что ль? - Смотри, не забудь, Алеша". И Алеша бегал, устраивал, и смотрел, а не забывал, и все успевал, и все улыбался. Сапоги братнины он скоро разбил, и хозяин разбранил его за то, что он ходил с махрами на сапогах и голыми пальцами, и велел купить ему новые сапоги на базаре. Сапоги были новые, и Алеша радовался на них, но ноги у него были всё старые, и они к вечеру ныли у него от беготни, и он сердился на них. Алеша боялся, как бы отец, когда приедет за него получить деньги, не обиделся бы за то, что купец за сапоги вычтет из жалованья. Вставал Алеша зимой до света, колол дров, потом выметал двор, задавал корм корове, лошади, поил их. Потом топил печи, чистил сапоги, одежу хозяевам, ставил самовары, чистил их, потом либо приказчик звал его вытаскивать товар, либо кухарка приказывала ему месить тесто, чистить кастрюли. Потом посылали его в город, то с запиской, то за хозяйской дочерью в гимназию, то за деревянным маслом для старушки. "Где ты пропадаешь, проклятый", - говорил ему то тот, то другой. "Что вам самим ходить - Алеша сбегает. Алешка! А Алешка!" И Алеша бегал. Завтракал он на ходу, а обедать редко поспевал со всеми. Кухарка ругала его за то, что он не со всеми ходит, но все-таки жалела его и оставляла ему горячего и к обеду и к ужину. Особенно много работы бывало к праздникам и во время праздников. И Алеша радовался праздникам особенно потому, что на праздники ему давали на чай хоть и мало, собиралось копеек шестьдесят, но все-таки это были его деньги. Он мог истратить их, как хотел. Жалованья же своего он и в глаза не видал. Отец приезжал, брал у купца и только выговаривал Алешке, что он сапоги скоро растрепал. Когда он собрал два рубля этих денег "начайных", то купил, по совету кухарки, красную вязаную куртку, и когда надел, то не мог уж свести губы от удовольствия. Говорил Алеша мало, и когда говорил, то всегда отрывисто и коротко. И когда ему что приказывали сделать или спрашивали, может ли он сделать то и то, то он всегда без малейшего колебания говорил: "Это все можно", - и сейчас же бросался делать и делал. Молитв он никаких не знал; как его мать учила, он забыл, а все-таки молился и утром и вечером - молился руками, крестясь. Так прожил Алеша полтора года, и тут, во второй половине второго года, случилось с ним самое необыкновенное в его жизни событие. Событие это состояло в том, что он, к удивлению своему, узнал, что, кроме тех отношений между людьми, которые происходят от нужды друг в друге, есть еще отношения совсем особенные: не то чтобы нужно было человеку вычистить сапоги, или снести покупку, или запрячь лошадь, а то, что человек так, ни зачем нужен другому человеку, нужно ему послужить, его приласкать, и что он, Алеша, тот самый человек. Узнал он через кухарку Устинью. Устюша была сирота, молодая, такая же работящая, как и Алеша. Она стала жалеть Алешу, и Алеша в первый раз почувствовал, что он, сам он, не его услуги, а он сам нужен другому человеку. Когда мать жалела его, он не замечал этого, ему казалось, что это так и должно быть, что это все равно, как он сам себя жалеет. Но тут вдруг он увидал, что Устинья совсем чужая, а жалеет его, оставляет ему в горшке каши с маслом и, когда он ест, подпершись подбородком на засученную руку, смотрит на него. И он взглянет на нее, и она засмеется, и он засмеется. Это было так ново и странно, что сначала испугало Алешу. Он почувствовал, что это помешает ему служить, как он служил. Но все-таки он был рад и, когда смотрел свои штаны, заштопанные Устиньей, покачивал головой и улыбался. Часто за работой или на ходу он вспоминал Устинью и говорил: "Ай да Устинья!" Устинья помогала ему, где могла, и он помогал ей. Она рассказала ему свою судьбу, как она осиротела, как ее тетка взяла, как отдали в город, как купеческий сын ее на глупость подговаривал и как она его осадила. Она любила говорить, а ему приятно было ее слушать. Он слыхал, что в городах часто бывает: какие мужики в работниках - женятся на кухарках. И один раз она спросила его, скоро ли его женят. Он сказал, что не знает и что ему неохота в деревне брать. - Что ж, кого приглядел? - сказала она. - Да я бы тебя взял. Пойдешь, что ли? - Вишь, горшок, горшок, а как изловчился сказать, - сказала она, ударив его ручником по спине. - Отчего же не пойти? На масленице старик приехал в город за деньгами. Купцова жена узнала, что Алексей задумал жениться на Устинье, и ей не понравилось это. "Забеременеет, с ребенком куда она годится". Она сказала мужу. Хозяин отдал деньги Алексееву отцу. - Что ж, хорошо живет мой-то? - сказал мужик. - Я говорил - безответный. - Безответный-то безответный, да глупости задумал. Жениться вздумал на кухарке. А я женатых держать не стану. Нам это не подходяще. - Дурак, дурак, а что вздумал, - сказал отец. - Ты не думай. Я прикажу ему, чтоб он это бросил. Придя в кухню, отец сел, дожидаясь сына, за стол. Алеша бегал по делам и, запыхавшись, вернулся. - Я думал, ты путный. А ты что задумал? - сказал отец. - Да я ничего. - Как ничего. Жениться захотел. Я женю, когда время подойдет, и женю на ком надо, а не на шлюхе городской. Отец много говорил. Алеша стоял и вздыхал. Когда отец кончил, Алеша улыбнулся. - Что ж, это и оставить можно. - То-то. Когда отец ушел и он остался один с Устиньей, он сказал ей (она стояла за дверью и слушала, когда отец говорил с сыном): - Дело наше не того, не вышло. Слышала? Рассерчал, не велит. Она заплакала молча в фартук. Алеша щелкнул языком. - Как не послушаешь-то. Видно, бросать надо. Вечером, когда купчиха позвала его закрыть ставни, она сказала ему: - Что ж, послушал отца, бросил глупости свои? - Видно, что бросил, - сказал Алеша, засмеялся и тут же заплакал. С тех пор Алеша не говорил больше с Устиньей об женитьбе и жил по-старому. Потом приказчик послал его счищать снег с крыши. Он полез на крышу, счистил весь, стал отдирать примерзлый снег у желобов, ноги покатились, и он упал с лопатой. На беду упал он не в снег, а на крытый железом выход. Устинья подбежала к нему и хозяйская дочь. - Ушибся, Алеша? - Вот еще, ушибся. Ничево. Он хотел встать, но не мог и стал улыбаться. Его снесли в дворницкую. Пришел фельдшер. Осмотрел его и спросил, где больно. - Больно везде, да это ничево. Только что хозяин обидится. Надо батюшке послать слух. Пролежал Алеша двое суток, на третьи послали за попом. - Что же, али помирать будешь? - спросила Устинья. - А то что ж? Разве всё и жить будем? Когда-нибудь надо, - быстро, как всегда, проговорил Алеша. - Спасибо, Устюша, что жалела меня. Вот оно и лучше, что не велели жениться, а то бы ни к чему было. Теперь все по-хорошему. Молился он с попом только руками и сердцем. А в сердце у него было то, что как здесь хорошо, коли слушаешь и не обижаешь, так и там хорошо будет. Говорил он мало. Только просил пить и все чему-то удивлялся. Удивился чему-то, потянулся и помер.
К 100-летию со дня рождения Антуана де Сент-Экзюпери
(1900-1944)
Сказка о почтальоне
Жил на свете почтальон. Возил почту по разным городам. Занятие обычное, и ничего в нем нет удивительного. Только он был почтальон не простой, а воздушный. Он возил почту на самолете.
Почтовые вагоны бегут по шумным железным дорогам. На станциях полно
народу, на пути одна за другой встречаются деревеньки и городки.
Почтовые автомобили ездят по многолюдным улицам. Почтальоны с тяжелыми
сумками ходят от дома к дому, и в каждом живут люди.А почтовый самолет летит над лесами, над горами, над пустынями, в которых нигде не видно огня человеческого жилища.
У почтового самолета, как и у всякого, бывают аварии и вынужденные посадки.
Иной раз воздушному почтальону приходится садиться в глухих, пустынных, безжизненных местах.
Однажды один летчик-почтальон вместе со своим механиком оказался в самой середине страшной Ливийской пустыни.
Ночью в облаках он заблудился над Африкой, потерял высоту и на скорости двести семьдесят километров в час врезался в песок пустыни.
Летчик и механик остались живы.
Но во время аварии из бака вытек почти весь запас воды.
Осталось совсем немного, на пять часов. А до ближайшего жилья или колодца, может быть, пятьсот километров. Может быть, тысяча.
Разыскать пропавший самолет могут через неделю, через месяц или через полгода, а могут и совсем не найти. Пустыня огромна.
Значит, надо выбираться самим.
Воздушные почтальоны решают идти на поиски людей.
В пустыне — как и везде — только человек может помочь человеку. Только человек может подать кружку воды или выкопать колодец для всех странствующих.
Утром летчик и механик отправились в путь, но к вечеру они должны были вернуться к самолету — ведь там осталась вода. И красно-белый почтовый самолет легче заметить с воздуха, чем людей.
На шестом часу пути они встретили озеро.
Подошли и поняли, что это мираж.
За день летчики прошли тридцать километров от самолета и тридцать — обратно. Всего шестьдесят. Вернулись и допили последнюю воду.
Следующим утром почтальоны собрали росу с крыла самолета и пили ее. Без воды в этой самой сухой в мире пустыне можно прожить всего девятнадцать часов.
Вскоре над разбитым почтовым самолетом появился другой — это друзья разыскивали пропавших летчиков. Но они уже покинули это место, и смотрели издалека на поисковый самолет, с которого не могли разглядеть их, похожих с высоты на черные камни пустыни.
В эти дни летчик-почтальон познакомился с Лисом.
Летчик отправился проверять самодельные ловушки, устроенные ими у чьих-то норок. В капканы никто не попался, но летчика привлекли маленькие следы песчаной лисицы. И он пошел по следам.
Может быть, в этот раз Лис рассказал летчику сказку о Маленьком принце? Или летчик и вправду встретил самого принца, и все было точно так, как написано в сказке Антуана де Сент-Экзюпери, который и был, как вы, наверное, догадались, тем летчиком-почтальоном?
Экзюпери и его механик Прево несколько дней брели по пустыне, в который не росло ни травинки. Их преследовали призраки и миражи. Все они обещали спасение — то покажется кочевник, то сразу много людей, то озеро, то колодец, то чудесный город. Нельзя было верить своим ушам и глазам.
Но крик петуха они услышали одновременно. А значит, он не мог им почудиться.
В пустыне крик петуха означает жизнь.
Потом они увидели на бархане бедуина с верблюдом.
Экзюпери и Прево пытались кричать, но в горле так пересохло, что они не могли даже разговаривать.
И бедуин уже скрылся за холмом, не заметив их...
Но появился другой. Медленно повернул к ним голову.
Спустился и дал напиться.
Благодаря этому человеку Экзюпери и Прево остались живы. И вскоре вернулись к своей работе — возить почту. А Экзюпери написал новую книгу — о пустыне и о людях, и о Лисе, и о своих друзьях, и о том бедуине на холме.
В 1940 году фашисты напали на Францию. Воздушный почтальон де Сент-Экзюпери стал военным летчиком.
А 31 июля 1944 года летчик-разведчик Экзюпери, вылетев на задание, исчез вместе с самолетом. Пропал без вести. Никто не знает и никогда, наверное, не узнает, что с ним случилось. Быть может, он был атакован немецким истребителем? Или двигатель его самолета заглох, и он рухнул в море? Или самолет вдруг взмыл вверх, послушавшись случайного движения рычага, и полетел прямиком на астероид Б-612, в гости к Маленькому принцу, с которым летчик познакомился в Ливийской пустыне в 1934 году? Всю жизнь перевозя чужие приветы и поздравления, письма и подарки, Экзюпери, быть может, решил наконец доставить свой привет другу собственноручно?
Сергей ИВАНОВ
Опубликовано в журнале "Костер" за май-июнь 2000 года.
Комментариев нет:
Отправить комментарий